Сегодня умер Геннадий Васильевич Зайцев – основатель студенческого театра «Манекен», СТЭМа тогда. «Один из основателей...», как принято говорить. Правильно: тогда, в самом начале 60-х, не могло быть одного основателя, была компашка веселых и талантливых, энергии которых было намного больше, чем требовалось для мирной учебы в техническом ВУЗе. Здесь это выливалось в сочинение миниатюр, в сатирические обозрения, в первые дотелевизионные КВНы, во всё то, что чуть позже стало формировать новые живые театры, рожденные снизу, не по указу, не под здание, деньги или традицию, и даже не под группу профессионалов, рожденные той самой «энергией заблуждения», которая возникает в переломные эпохи и сплачивает людей на долгие годы, создает поколения.
Геннадий Васильевич (Гена, Генка, Геночка – его до последних дней в театре называли только так) – был в этой компании безоговорочным актерским лидером. Природа подарила ему уникальную «неактерскую» актерскую внешность, чувство смешного, фантазию и заразительность, он был Клоуном – как в своей роли-визитке из «Писем клоуну», но таким, который может сыграть любую, самую серьезную, глубокую роль, насыщенную бурными, даже трагедийными эмоциями, даже пафосом, снимаемым его клоунским даром. Отсюда Буженинов из ранних рассказов А. Толстого, Поприщин из «Записок сумасшедшего», чеховский Черный монах, Человек со множеством имён – роль, которую я придумывал именно для него, когда сочинял спектакль по Т. Уайлдеру, принципиальный для сегодняшнего, уже профессионального «Манекена», где сошлись все поколения театра, от студийцев до «основоположника».
У Гены был не простой характер, сколько себя помню, он уходил из театра. Всегда – по принципиальным поводам. И всегда возвращался. И всегда бывал на наших днях рождения все пятьдесят с лишним лет, и всегда был желанным гостем и компанейским товарищем и для сверстников, и для молодых, для всех ныне многочисленных поколений театра. Не слишком любил говорить, но если, вдруг, собирался – выдавал поэтические или веселые перлы, видно было, как он готовился к этому, волновался, как важно для него было сказать в театре что-то не пустяковое. Характер не простой, но золотой – добрый, открытый навстречу всем нам, всему, что происходило в «Манекене».
Перечитываю и натыкаюсь на это предательское: был, был, был, было...
«Это жизнь» – говорили в одном нашем спектакле на похоронах. «Какая же это жизнь? Это смерть». Все так. Но, Геночка, ты с нами. Был и будешь, потому что мы помним, и потому что жизнь вообще коротка.
Юрий Бобков
